Я проснулся, но не открывал глаз. Мари уже не прижималась ко мне, и я вслепую поводил рукой по другой половине кровати. Пусто. Открываю глаза. По комнате струится мягкий утренний свет, я встаю, чтобы открыть окно и впустить летний бриз, должно быть, уже пару часов ждущий моего пробуждения. Его свежее дыхание заставляет меня вспомнить, что вчера я и много пил, и много всякой гадости ел - надо почистить зубы, прежде чем целовать Мари. Хотя она, конечно, все равно бы ничего не сказала. Когда я еще работал, так сказать, руками, и приходил домой грязный настолько, что на футболке проступали белые соленые следы от высохшего пота, она обнимала меня так же, как и чистого, и укладывала спать, не требуя немедленно искупаться – видела, что я вымотан на полную.  
    Сама Мари похоже на террасе – оттуда, смешиваясь с шумом моря, доносятся звуки оркестра. Зайдя по пути в ванную, я наскоро обмылся и почистил зубы, и, оставляя на полу мокрые следы, предстал перед женой в чем мать родила. Но она не обернулась, продолжая дирижировать воображаемым музыкантам – тоже, в чем мать родила. Я обнял ее, разя напополам мятой и перегаром, будто вчера мохито пил литрами, а она, чмокнув меня в ответ, продолжала отсчитывать такты компьютеру. Но вот музыка стала затихать, и, выдержав последний аккорд, Мари опустила руки и повернулась ко мне. 
- Когда сочинила? – спросил я, а про себя подумал, вот дурак же… А вдруг это из старого, а я и не помню? В современной эпической музыке (да и вообще музыке) я разбирался так же, как сама Мари в строительстве, то есть – чуть меньше чем вообще никак, так что в расчете.
- Ночью, - ответила она, зевая, - Жан просил что-то новенькое к концерту, а из запасов уже все ушло. Или мне не нравится. 
- То, что тебе не нравится, обычно нравится остальным, - усмехнулся я, - Чего, опять не спалось?
     За шесть лет я уже знаю ее привычку вырисовывать нотки, когда что-то беспокоит. Вернее, за три года, если быть объективным. 
- Не, - отмахнулась она, - Вещи собирала. 
      Она «дежурно» улыбнулась. Врет. Ну ладно, попозже все равно расскажет, так что наседать не стал. Мы расположились на кухне, Мари, в фартуке на голое тело, поджаривала гренки, а я любовался ею и старался надышаться этим уютом, каким-то «своим», близким сердцу. 
- Ну, на самом деле… - начала она, не оборачиваясь, и тут же замолчала. Вот – сейчас все выложит. 
- На самом деле… - повторилась моя жена, теребя на сковородке уже румяные гренки, только чтобы не оборачиваться и не смотреть на меня, - Я хочу развестись с Марком. 
- Развестись?.. – переспросил я, - Почему?
     Не сказать, что я не удивился. Полгода назад Мари приехала ко мне с заметным облегчением. 
- Да не знаю, - вздохнула она, наконец перекладывая гренки на любимую тарелку с оранжевыми маками, - Как-то… Не знаю, в общем. Ты подпишешь?
- Ну-у-у-у… - протянул я, - Это твое решение, как я могу не подписать? Когда? Что ты полгода будешь делать? Ты же понимаешь… 
- Понимаю, - кивнула Мари с непонятным выражением. Порой бывали моменты, когда я не мог распознать, рада она или расстроена. 
- Да поживу одна, - продолжила она тем же тоном, - Ты ведь знаешь. 
      Ну да, знаю. Поэтому мы и живем на берегу моря. Не любить людей, но писать для них музыку и последнее воскресенье каждого месяца несколько часов подряд стоять перед сотнями слушателей – жизнь пронизана тонкой иронией. 
- Кстати, ездила в город, прибралась в квартире, - как бы между прочим добавила она. Мари каждый раз делала это, зная, как Мегги не любит уборку. 
     Уже и не помню, кто придумал двойной брак, но первыми его узаконили конечно в Голландии. Со временем двойной брак стал нормой, оброс своими законами и условностями. Полгода  я живу с Мари, потом приезжает Мегги – мы располагаемся в квартире. Спустя полгода я снова переезжаю к Мари, которая возвращается от Марка, а Мегги уезжает к Эду. Наличие детей всегда осложняло ситуацию – нужно еще решить с кем они будут оставаться, однако нас еще не тяготили подобные проблемы. 
       Уже несколько поколений люди жили двойным браком, но консерваторы до сих пор осуждают его и состоят в обычных отношениях. Немногочисленные консерваторы. И с каждым годом их все меньше. Я тоже думал – как я буду делить с кем-то свою Мегги?.. Как я смогу любить ее так же, зная, что полгода она спала с другим мужчиной, а теперь вновь будет со мной?.. А она терпела мои «замашки», ждала, пока я сам соглашусь на двойной брак. А спустя год я встретил Мари и тут же все изменилось. Не сказать, что я разлюбил Мегги, нет, я любил их обеих. Они такие разные – мои любимые женщины, и сходятся, наверное, только в одном – обе любят меня. Так я и ступил на стезю, которую еще недавно осуждал. На протяжении шести лет я жил полгода с Мегги в городской квартире, а потом полгода с Мари на берегу моря. И снова с Мегги. 
     На самом деле мне завидовали многие друзья. У них отчего-то не выходило как у меня – полюбить разных женщин, и двойной брак, призванный дать супругам отдых друг от друга и новые ощущения, превращался в рутину. Я же менял не женщину, я менял жизнь.
    Мегги меня помладше, ей двадцать пять, веселая, ветер в голове… в общем, любительница покутить. Кутил с ней и я, конечно, в клубах до утра, на закрытых вечеринках (когда я уже смог себе это позволить в плане денежном). Она полюбила меня без денег, но все-таки в итоге вздохнула с облегчением, когда я стал состоятельным мужчиной, ведь ей столько обладателей толстых кошельков знаки внимания оказывали… Еще бы – высокая, длинноногая, с тонкой талией и пышными упругими грудями, пусть и личико совсем обычное. 
    На первый взгляд Мари с Мегги и рядом не стояла. Довольно мрачная, немного циничная и порой остра на язык, а про внешность… ну что уж говорить, тоже полная противоположность – даже надевая каблуки, она оставалась среднего роста, с обычной фигурой, темные волосы стрижены в каре – так пол города ходит, неброский макияж… Что после сногсшибательной Мегги могло привлечь меня в Мари?.. Да я и до сих пор не знаю. 
    На самом деле Мари очень красивая. Я понял это со временем. Она обладает той аристократичной прелестью, которая не бросается в глаза, но заметив ее, ты уже не можешь отвести взгляда, и все другое кажется «неправильным» как современное искусство в сравнении с шедеврами Да Винчи. Нет, я не принижаю красоту Мегги, просто она нуждается в правильной подаче и множестве декораций, а красота Мари – она есть и все, как ты ее не подавай, с какой стороны не смотри. Тем не менее, Мегги всегда подавала себя блестяще, в этом ее нельзя упрекнуть. 
- Ну, я подумаю еще, - снова вздохнула она, - Может, еще все образуется. 
- А что «все»? – спрашиваю я, - Что у вас случилось?
- Не знаю… - качала она головой, - Ничего не знаю… 
     Я невольно задумался, если она разведется с Марком, как же проведет эти полгода? Совсем одна? Без него и без меня? Или уже нашла кого-то еще? Хорошо если так, все-таки, за ней нужно присматривать, и я не сомневался, что если уж она выберет кого-то, то точно не хуже меня, а я все-таки мужчина достойный. А если так никого и не выберет?.. Это конечно хорошо, что кроме меня у нее никого не будет, но я задумался, что буду чувствовать, засыпая с Мегги и зная, что Мари одна, в пустом доме, в холодной постели?.. И не помешают ли эти мои чувства отношениям с Мегги?
- Ну, может, не будешь спешить? – сказал я, искренне надеясь, что в ближайшее время в моей жизни ничего не изменится. Она и так круто менялась каждые полгода. 
- Может… - вздохнула Мари, поднимаясь с последним кусочком гренки в зубах, - Кстати!.. 
    Вспомнив о чем-то, она, сверкая подтянутой попой, унеслась в другую комнату и вернулась, сжимая что-то в руках. 
- Это твой Марадона кажется?.. – с сияющим взглядом спросила она, протягивая пластикового солдатика с перевязанной головой. 
- Верно… - я улыбнулся своему детскому сокровищу. Я часто устраивал чемпионаты по футболу. У меня было четыре команды по пять игроков, поле на столе, покрытом оргстеклом, ворота из разломанных линеек и марли, и конечно мяч – из игральной кости. 
- «Адидас» подготовил новый мяч для чемпионата! – говорил я, опуская перед «игроками» мяч, покрашенный фломастером. 
     У каждого из них было имя, а у меня, конечно – свои любимчики. Но я старался держать себя в руках и судить их честно. Травмированных игроков заменял (часто отваливалась платформа, на которой стоит солдатик, а это основная их игровая часть, ведь именно ею я подцеплял кость. Так что, получившие травму отправлялись на отдых до покупки суперклея), желтые карточки получали солдатики, которые выкидывали мяч за пределы поля. Ну, вот такие у меня правила, надо же карточки за что-то раздавать!..
- Где ты его откопала?.. – все улыбался я. Да, это Марадона. Звезда чемпионата… Полусогнутый солдатик с гранатометом. Только он и сохранился с тех времен. 
- Да так, вещи перебирала… - ее взгляд стал загадочным, и я тут же понял, что мне чего-то недоговаривают. Удивительно, какие воспоминания может вызвать простой кусок пластмассы…
     Я, окутанный ностальгией, вдавался в воспоминания о прошлом, и не заметил, как быстро пролетело время. Мариодевалась. Скоро мы разъедемся и не увидимся ближайшие месяцы. Я, конечно, скучал, но привык уже – не первый год же так… Я погрузил ее вещи в машину, и она, обняв меня на прощанье, села за руль и уехала. Скоро уехал и я. 
    Подъехал к дому Эда. Большой, богатый дом… Я спрашивал Мегги, не хочет ли она такой же, но получал ответ, что ей нравится наша квартира. А она и правда была хорошая – просторная, светлая, в самом центре города. 
    Ее длинные волосы развеваются на ветру и блестят на солнце как червонное золото, стройные ножки выглядывают из-под коротенькой юбки, даже тень, отбрасываемая ее точеной фигуркой, заставляет заглядеться… Такая моя Мегги. 
    Мы весело болтали, она рассказывала, как с Эдом ездила в Бразилию. Побывать на бразильском карнавале – ее давняя мечта, а первой мечтой была поездка на остров Санторини, и ее исполнил я.  Высокие каблуки Мегги не позволили бы нам прогуляться, так что я не стал останавливаться за пару кварталов, и подъехал прямо к подъезду. Многоэтажный дом встретил нас прохладой. Комендант – пожилой мужчина с темными пятнами на лице, улыбался и радушно здоровался. Обычно угрюмый, при виде нас он преображался, и не знаю, почему мы ему нравились, но я всегда отвечал ему такой же улыбкой. 
    Но задерживаться не стали, быстро поднялись на верхний этаж, и зашли домой. В планах Мегги было показаться на нескольких вечеринках, и я не возражал, но с одним условием. И с этим условием Мегги тоже полностью согласилась. И весь день мы провели в постели. 
    Солнечный свет бледнел. Через распахнутые ставни пробиралась прохлада. Я листал каталог (Мегги оказывается попробовала себя в роли фотомодели, и что сказать – у нее получилось), а она наводила марафет. Часто ей проще (и быстрее) сходить в салон – благо он напротив – но иногда делает все сама. А я оденусь, когда она скажет, что готова к выходу (это значило, что у меня еще самое малое с полчаса). 
     За щебетанием Мегги раздался звонок мобильного, и я не хотел отвечать. Но кто-то очень хотел меня услышать, и звонил уже пятый раз кряду. Я постарался дотянуться до тумбочки, не вставая с постели, но все-таки пришлось встать. Марк?.. Ему-то что еще надо? Хочет, чтобы я уговорил Мари отказаться от развода?.. 
     Я уже был готов высказать ему все, что думаю, но голос второго мужа моей жены звучал напряженно и сдержанно. Он повесил трубку, сказав несколько слов. Но их было достаточно.
    Я вылетел из квартиры, накинув только пиджак. Так и поехал – в домашних тапочках, шортах, майке и пиджаке, но все это заметил только потом. Светофоры предательски мигали красным, отличная машина казалась медленной колымагой, а прикосновений Мегги к своему плечу я даже не чувствовал. Говорят, в такие моменты у людей вся жизнь переворачивается, а я даже не осознал, что случилось. Разумом все понимал, но… но на самом деле не верил, что все, сказанное Марком – правда. 
      Двадцать минут тянулись, как несколько часов, но я был рад этому. Путь разделял меня с неизбежным, отделял от правды. Путь – иная реальность, вакуум, пустота, мост – называйте как хотите. Время в пути – единственное время, которое можно без зазрения совести можно провести в бездействии. 
     Белые стены больницы проклюнулись среди высоток, и я невольно вздрогнул. Однако остановившись перед входом, я уже не медлил: распахнул широкие входные двери, на несколько секунд задержался, нервно тыкая кнопку, которая все не хотела сообщать лифту, что я вообще-то жду здесь его, и в итоге побежал по лестнице. 
     Тут же наткнулся на Марка, который сидел на стуле сгорбившись, будто на спину его лег непомерный груз. Я сел рядом. Мы молчали, пока он не повернулся и не поздоровался. Голос его сорвался. Больше мы не говорили. Мегги стояла в стороне, не зная, что делать. 
     Я не знаю, сколько прошло времени, когда из двери вышел доктор, чтобы сообщить, что моей жены больше нет. Его лицо участливо, но я-то знаю, что ему все равно. Иначе и быть не может – врачу либо все равно, либо он свихнется – переживать из-за каждого умершего. Такое случается – люди умирают. Каждый день где-то умирают люди. 
      Как жизнь насмехается над нами. Утром я думал, как же Мари будет жить одна, если разведется с Марком, а сейчас…

    Я все вспоминал о том, что после несчастий все в жизни переворачивается. Моя не переворачивалась. Она медленно осыпалась, как старый потолок. Мы с Мегги возвращались домой, и все будто произошло не в моей жизни, да оно и было так. Это другая моя жизнь. Все придет только спустя полгода, но не сейчас, и я бесконечно рад, что у меня есть Мегги – веселая, непутевая… Но я не могу ручаться, что теперь спустя полгода просто уйду. Ведь мне некуда идти.